Завораживающий звук, смурные глубокие тексты, сильнейшие метафоры и почти что спиритическая атмосфера — самое время оставить насиженное место и испытать кое-что особенное.
Хардкорный хип-хоп, фолк, этника и голос, рождающийся раз в десяток лет. Екатеринбург попал на карту тура, вероятно, лучшего независимого хип-хоп коллектива нашего времени. Shahmen — это имя, которое стоит запомнить, это революция, которая показала, что музыкальная индустрия может жить и работать, не подчиняясь правилам корпораций, а следуя одному лишь духу свободы и воле артиста. 1 строчка в чартах iTunes стран Европы и Азии, более 25 миллионов прослушиваний, второй альбом и сильнейшая любовь поклонников, которые успели возвести философию артистов в культ.
В сети нет их интервью и почти нет изображений, только чистая жесткая музыка. Никакого заигрывания с публикой и надоедливых припевов — только пища для размышления и услада для слуха.
Shahmen — это саундпродюсер Sense из Амстердама и поэт, рэпер и вообще мультиталант из Лос-Анджелеса Bless. Как по нам, таким как он, и должен быть настоящий артист. И мы не нашли повода удобнее, чем их приезд, чтобы поговорить с Bless о том, как делается музыка, что из себя представляет шоу-бизнес, почему он отказался работать с величайшим хип-хоп лейблом и немного о воронах.
Про лейблы и образы
— О тебе совсем немного информации в сети…
— Да, и до недавних пор это был осознанный выбор.
— Почему? И почему ты передумал?
— Ну, во-первых, я не только музыкант. Я художник и занимаюсь разными вещами. До того, как началась моя рэп-карьера, я изучал кино и уже успел сказать нет крупному звукозаписывающему лейблу. Мне тогда было 18. Потому что моя главная цель в жизни — быть режиссером, и я всегда думал, что если стать крупным рэпером или типа того, это не поможет мне добиться этой цели. Так что тогда я занимался музыкой не для коммерческого успеха.
Когда я решил записать первый альбом «Enter the circle», интернет и весь мир начали меняться. Музыка стала так же важна, как образ за ней. Музыка, на которой я вырос, вещи, которые меня вдохновляли были исключительно про музыку. Ты узнавал что-то про артиста уже после. Не было социальных медиа. Когда я открыл «Нирвану», или Outcast, или Wu-Tang, я открыл их музыку. И как только влюбился в музыку, что-то узнал про самих артистов. Но потом вдруг в середине-конце 2000-х все сдвинулось. Все крутилось вокруг образа, 50 Cent был самым известным чуваком в то время.
— Да, я помню…
— А мне хотелось дать ребятам что-то, что будет долго существовать. Поэтому я решил, что не буду снимать видео, у меня не будет социальных медиа, я не буду продвигать свою музыку. А на обложке будет просто изображение волка и ворона. В этом была суть. В том, чтобы сохранить маленькое сокровище для нового поколения, которому захочется чего-то особенного и волшебного.
.jpg)
— Так почему ты передумал?
— После выхода альбома, мне предложил сделку другой лейбл, но я сказал им, что не хочу. Что я хочу заниматься кино. Так я начал работать на Interscope (один из главных звукозаписывающих лейблов Америки — прим. автора) и снимать видео для таких артистов, как Кендрик Ламар. В это время моя музыка становилась более и более популярной, и каждый день я получал письмо за письмом от людей, которых она тронула. Она им помогла или как-то изменила их, и им смертельно хотелось еще. Каждый день я с этим сталкивался, и понял, что этим людям, для которых я делал музыку, она правда нужна. Они ее нашли и распространили по всему миру. Мне писали ребята из 35–40 разных стран. И влияние, которое я оказал, дало мне понять, что я обязан Вселенной, я должен продолжать общаться с этими людьми и делать музыку. Сама Вселенная превратила Shahmen в некий культ. Так что у меня была обязанность закончить то, что я начал.
Про известность и звездный статус
— Почему ты отказал крупным лейблам не раз, а целых два?
— То, чего я действительно хочу, — это быть режиссером. А коммерческая успешность тебя как рэпера не имеет ничего общего с музыкой, меня это не интересует. Я хочу быть художником, я не хочу быть селебрити. Я просто хочу создавать. Посмотри на кого-нибудь вроде Канье (Уэста — прим. редакции), который постоянно жалуется, что, потому что он рэпер, люди не воспринимают его всерьез в других сферах, которыми он хочет заниматься. А я не такой парень, я не люблю жаловаться. Я просто избегаю некоторых вещей, которые для меня не работают.
— Это, кстати, вопрос, который я задаю всегда всем музыкантам: хотел ли ты быть знаменитым. И ты не хотел…
— Нет. В старшей школе я был вроде как популярен, и меня знали в Лос-Анджелесе. Я всегда был немного популярен, так что нет. И потом, я знал от чего мне тогда придется отказаться. Я такой человек, если ты придешь к моему дому, когда я выношу мусор, я не будут улыбаться и махать.
— Но ты чувствуешь себя известным?
— Когда приезжаю в Европу, да. Меня узнают на улицах или в такси. Но в Америке, если я не в Лос-Анджелес или не в Нью-Йорке, я полностью под прикрытием.
Про большие корпорации и настоящую музыку
— Где ты сейчас живешь?
— Сейчас я в Амстердаме. Я живу везде, из-за того, чем я занимаюсь. Я жил в Амстердаме, в Мексике, в Колумбии. У меня есть жилье на Венис-Бич, но вообще я путник в дороге.
— Есть ли разница в подходе к музыке и в процессе создания музыки в Америке и в Европе?
— Есть и давненько. В Америке, как только появляется что-то новое, есть период, когда это что-то особенное и вся молодежь от этого тащится, это в некотором роде меняет культуру. И как только становится понятно, что это приносит много денег, корпорации запускают туда руки и делают из этого разбавленную и скучную версию. А потом молодежь двигается к чему-то новому. И это происходит очень быстро. А в Европе все еще есть сцена, особенно хип-хоп сцена, где сохранилась вся эта энергия, звук, отношение, какие раньше были в Америке. Как машина времени. Мне больше нравится такой вариант, как в Европе. Поэтому я всегда мог делать, то что делаю, — быть единственным рэпером, который не продвигает себя и все еще умудряется получать фанатов. Поэтому у меня есть эта великолепная свобода делать именно то, что я хочу.
— Хорошо, это про независимость. Можно быть независимым в Америке? Можно ли быть очень популярным, но все равно независимым?
— Нет. Если ты независимый и популярный в Америке, ты популярный только в своем городе. Ты можешь быть независимым в своем городе и даже зарабатывать неплохие деньги, но у тебя не получится поехать в тур по Штатам.
— А как артисту тебе когда-нибудь хотелось, может быть, хоть на минутку, чтобы больше народу узнали о твоей музыке?
— Я работал с большим лейблом и смотрю на это очень специфически. Объясню так. Если я делаю песню, единственный человек, которому она должна понравиться, это я. Потому что если она понравится всем, но не понравится мне, она ничего не значит. Я — тот человек, которого должен удовлетворить результат, а если это еще и нравится другим, вот тут у нас получается нечто особенное. Но вот если я сделаю фильм, то мне не себя самого надо впечатлять. Я никогда не хотел достать широкую аудиторию своей музыкой, я хотел достать ее своим кино. В музыке я удовлетворюсь, если я сам буду доволен, но не в кино. Если я покажу тебе фильм, и ты скажешь, что ничего не поняла, это провал, потому что я рассказываю историю…
— Погоди, но музыка – это тоже история, разве нет?
— Да, но она абстрактна. У тебя могут завязаться отношения с музыкой еще до того, как ты поймешь слова. Слов может вообще не быть.
Вот одна вещь, о которой я недавно думал, которая объясняет суть того, о чем ты говоришь. Успешные музыканты делятся на две группы. Ты или в той группе, в которой я, когда о тебе знает не так много людей, но среди них ты очень популярен, у тебя есть фанаты. Или ты в другой группе, где все знают, кто ты, но все по-прежнему ждут от тебя ту самую песню или тот самый альбом, который понравится фанатам. В Америке есть крупные рэперы, которые подписывают контракты, которых все знают, но у них даже близко нет прослушиваний и просмотров, какие есть у меня. И раз я смог достичь этого сам, зачем мне сейчас прыгать в другой бассейн?
Про рок против рэпа
— Почему ты начал заниматься музыкой?
— Природная любовь. Когда мне было 8, я хотел писать песни и играть в группе.
— В какой группе?
— Первой группой, которая мне нравилась, была «Нирвана». Так что я хотел играть в рок-группе.
— Потом это каким-то образом превратилось в рэп…
— Чем-то единственным, похожим на «Нирвану», в то время был Снуп (Снуп Дог — прим. редакции). Эти ребята были друзьями, они делали что-то новое. Вот на чем я вырос, это был микс рока и рэпа, для меня это было одно. Я начал писать песни, и они всегда объединяли рок и рэп. Вот например, Rage Against The Machine из моего города, когда я был маленький, я их часто видел. Так что для меня не было разделения. Рэп и рок — это все было альтернативой.
— Почему так мрачно?
— Я не из тех рэперов, кто пишет кучу лирики, потом приходит на студию и подыскивает под нее бит. Я слышу песню в голове, я ее записываю прямо здесь и сейчас. Я пытался писать по-другому, не такие мрачные биты, но никогда не получалось.
— Это может быть способом избавиться от мрачности в своей жизни, в своей голове, или это просто музыка и ничего больше?
— Расскажу забавную историю. У меня есть друг, который делает довольно радостную музыку. Однажды он мне говорит: «Знаешь, Блесс, ты улыбаешься куда больше меня, но у тебя всегда охрененно мрачная музыка, я все думал, почему ты делаешь такую мрачную музыку? А потом я понял, что ты гораздо счастливее меня». Так что это неосознанно, но ты абсолютно права. Это мой способ романтизировать уродство жизни и жить с ним.
Про самую популярную песню
— Многие, с кем я общалась, некоторые из моих друзей, которые даже не слушают рэп, они все знают тебя по одной лишь песне — «Mark».
— Это сумасшествие, потому что «Mark» — это даже не песня…
— Вот да! Почему так вышло, как ты думаешь? Потому что, как по мне, мне нравится «Mark», и это песня, но мне кажется, у тебя есть вещи интереснее…
— Ты права. Мы никогда не думали, что «Mark» станет хитом. Да он и не был хитом первые пару лет. Первое настоящее сообщество, которое мы затронули, были стритрейсеры. Там было два парня грузинского и русского происхождения, и я так понимаю, у одного из них «Mark» был любимой песней. А потом он погиб. А «Mark» про моего друга Марка, который умер. И вот с тех пор эта песня среди того стритрейсерского сообщества стала песней в его память и своего рода гимном.
— Ну то есть случайно?
— О, совершенно случайно. Они сделали столько контента с нашей музыкой, потом она распространилась и на другие сообщества. И я все думал об этом, типа, какого хрена, почему с «Mark» я получаю больше денег, чем с любой другой песни? И понял.
Это быстрый способ за минуту понять, что особенного в Shahmen. Она начинается с мелодии на виолончели. Звучит как какая-то классика, но это оригинал, это не сэмпл. Давно уже не было такого в популярной музыке, чтобы ты слышал, как классический инструмент играет что-то новенькое для твоих ушей. Так что подсознательно это захватывает людей. А потом я начинаю читать рэп, и сразу становится понятно, что читаю я про что-то, про что раньше не читали.
— А ты гордишься этой песней, ты рад, что так вышло?
— О, Господи, это был мой первый близкий друг, который умер, и я думаю, это самая крутая вещь на свете, что это наша песня номер один. Так и должно быть. И это кое-что изменило у меня в голове, потому что я получаю реальные деньги от этой песни. А там нет даже припева, только я читаю рэп, ничего из этого не должно быть популярным. Но раз людям нравится, как ты минуту просто читаешь рэп, значит им будут нравиться и другие твои вещи.
— Это еще и из-за твоего голоса, потому что голос у тебя — это нечто.
— Да, и в хип-хопе раньше и было важным иметь голос, все крутилось вокруг голоса…
— Я знаю!
(Блесс смеется)
— Ну, я ничего не могу поделать, мне нравится олдскульный хип-хоп. Я просто не могу слушать ничего нового, кроме, может быть, Кендрика.
— Правильно! Это потому что у всех остальных образ важнее музыки. Но звук должен быть с самого начала, понимаешь, о чем я? Иначе ты потеряешь то, что людям в тебе нравится. Не стоит плодить дешевые версии одного и того же.
— Но теперь тебе нравится ездит в туры, общаться с журналистами, показывать лицо?
— Абсолютно, потому что мне нравится все в моей музыке. Мне нравится что я могу делать ее именно так, как мне хочется.
Про сильных женщин
— Ты упомянул Снупа и Нирвану. Кто еще на тебя повлиял?
— Outcast. Но как только у меня стало получаться чиать рэп, я перестал черпать вдохновение в рэперах. И в последние, наверное, лет 10 я черпаю вдохновение от певиц, вроде Шаде. Она у меня номер один. Такие люди, как Фиона Эппл. Новые певицы, например, Джорджия Смит. Мне очень нравится SZA.
— Почему женщины?
— Потому что у них такой взгляд, которого у меня никогда не будет. Я никогда не буду замечать детали, которые они замечают. То, что они делают со своими голосами, я со своим голосом сделать не могу. Поэтому если Шаде проворачивает какой-то красивый трюк, мне, чтобы его стянуть, нужно превратить его во что-то совершенно иное. Это и делает мои вещи новыми и постоянно меняющимися. А еще у меня очень мужская точка зрения, и всегда важно учиться у этих мудрых женщин. Самый успешный волк на охоте — альфа-самец, потому что у него всегда есть партнерша-волчица.
Про волков и воронов
— Ты часто используешь образы животных в песнях. Откуда это?
— У меня степень по психологии Колумбийского университета. Там я научился тому, что все, что мы знаем о людях, или все технологии, которые мы придумываем, все это уже существует в животном мире. Нет ничего нового. Все эти метафоры, которые я давал, вероятно, появились, потому что я это изучал.
Еще я коренной американец, и в нашей мифологии волки — это предки людей. Первая настоящая семья была волчья. И все связано через мир животных. Ворон — это черный орел. Он был братом белого орла, и белый орел говорил ему летать выше и выше, пока черный орел не обжегся и не стал черным. Поэтому ворон — это такой зловещий дух, которого связывают со смертью. Вороны живут в точке, где прошлое, настоящее и будущее соединяются.
А еще вороны — умнейшие животные на Земле. Вороны и волки охотятся вместе. Ворон летит вперед и выслеживает добычу, потом волк ее убивает. Волки едят внутренности и мясо, но не обгладывают кости, а вороны доедают. У них есть свой язык, ворон легонько бьет волка крылом, и волк следует за ним. Это все вещи, которые меня очень интересуют, вот откуда это берется. Я в этом подкован.
Про внеземную музыку и свои выступления
— Ты совсем скоро будешь в России. Чего ждать от твоего концерта?
— Гораздо больше, чем просто любимых песен.
— Чего еще?
— Я буду выступать с песнями, которых вы раньше не слышали. Будет много оригинального стафа с первого альбома. Когда вы будете там, и я буду перед вами читать рэп, вы увидите, как делается история, своими глазами. Это очень глубокий спиритический опыт. То чувство, которое ты ловишь в музыке, оно внеземное. Ты это видишь и понимаешь, что это не только про этого парня на сцене, этот парень сумел ухватить нечто большее.
— У меня было такое чувство на концерте лишь однажды. Притом, что я видела таких легенд, как Red Hot Chili Peppers или Rammstein, и я их обожаю, но то самое чувство было лишь раз, и это было на концерте Трики. И вообще твоя музыка немного напоминает мне то, что он делает.
— Ну значит, ты понимаешь! Мне кажется, он был крестным отцом моего стиля. Когда я был молодой, в то же время, что я увлекался Куртом и Снупом, я читал каждое интервью Трики, какое мог найти.
— Обожаю то, что он делает…
— И я! Он, Massive Attack. Вот для тебя еще один способ понять меня. В то время музыка была не про рок или рэп. Она была про что-то крутое и настоящее. А крутое и настоящее было и то, и другое.