Кто такие Mgzavrebi? Грузинские странники, самая популярная грузинская группа, по крайней мере, в России, весельчаки, которые поют красивые и очень душевные песни и собирают тысячи людей у сцены. Они сумели влюбить в себя всех от мала до велика.
Кто такой Гиги Дедаламазишвили? Большой улыбчивый солист группы, который красиво поет, много смеется и смущается и сразу просит называть его на «ты». Несмотря на растущую космическими темпами популярность, звездами ребята себя не считают, а Гиги только опускает голову и тихонько смеется, приговаривая, что они просто пишут песни, а все остальное — случайное стечение обстоятельств.
О растущей славе, многолетней дружбе, Kasabian и о том, что они забывают слова, Гиги и рассказал нам в приятной беседе.
.jpg)
— Как дела, Гиги?
— Все, прекрасно, спасибо!
— У вас небольшой тур?
— Да, четыре города: здесь, Питер, Ростов, потом Москва.
— Где лучше всего принимают?
— Тяжелый вопрос (смеется). Ну, где лучше играем, там и лучше принимают. Везде хорошо, главное, как ты будешь играть.
— У нас с тобой два года назад было интервью. У меня такое чувство, что за два года вы стали как-то… более известными что ли. Вы чувствуете, что что-то изменилось за это время?
— Не знаю… (задумался и засмущался)
— Нет? И в России вы не замечаете никакой разницы? Вы же часто здесь бываете?
— Часто бываем, слава богу. Есть концерты, есть люди, которые, наверное, хотят нас послушать, и есть организаторы, которые хотят нас привезти. А так… Не знаю…
— Ты такой скромный!
— Не, ну так и есть.
— В Грузии вас все знают, с кем я там не разговаривала, вас все знают. Вы себя чувствуете там звездами?
— Нас знают, но в Грузии быть звездой очень сложно, даже невозможно.
— Почему?
— Потому что это очень маленькая страна.
— Значит наоборот должно быть, нет?
— Все друг друга знают. Звезда — это такое… Кто для меня звезда? Звезда — это Майкл Джексон, звезда — это Цой. А звезда Mgzavrebi — не…
— А кто тогда звезда в Грузии? Нино (Катамадзе — прим. автора) звезда?
— Нино — звезда! Но все равно. Звезда — это какая-то неприкосновенность, что-то необычное. А в Грузии я двоюродный брат кого-то, с кем учился еще кто-то. В мире же есть эта теория про шесть рукопожатий, да? В Грузии, наверное, их максимум три. Если сейчас на улице у вас будет ходить какой-то музыкант, это для людей будет… как это сказать… необычно, нетипично. А там из-за того, что все друг друга знают, этим никого не удивить.
— Я помню, что вы стали группой не потому что вы хотели именно быть группой, а просто собрались друзья и начали петь. А вы хотите или хотели, когда начинали, быть знаменитыми?
— Мы, если честно, думали, что наша музыка не для всех, думали, что даже в Грузии нас будут слушать наши друзья и друзья наших друзей, не думали, что мы делаем музыку для масс. Из-за этого, когда мы уже собирали некоторое количество народа на концертах, я помню, это был 2009 год, мы с Лашей (барабанщик — прим. автора) думали, что, в принципе, это наш предел, потому что нашу музыку больше людей не захочет слушать. Так что у нас изначально не было таких амбиций. Просто это само собой все так вышло, и это очень даже странно (смеется).
— Я прошлое интервью перечитывала, и там я минут 20 вас спрашивала, почему вы не поете на английском, почему вы поете по-грузински, почему вас все так любят, хотя никто не понимает. Сейчас я поняла, почему. Потому что неважно, на каком языке петь.
— О, это давай сейчас прямо обсудим! В советское время очень популярны были песни на английском языке, песни на итальянском языке…
— И никто не понимал, о чем поют, да.
— И до сих пор не понимают! Музыка — это не для того, чтобы ты понимал текст. Музыка — это мелодия, и в первую очередь ты слушаешь мелодию. Смысл, наверное, важен. Просто люди не привыкли к языку. На грузинском знают у вас «Сулико» и «Тбилисо», и все. Из-за этого многие говорят: «Мне так нравится, хотя не понимаю, о чем вы поете». Мне сразу хочется спросить: «А вы знаете итальянский, французский, испанский?». Я не думаю. Просто эти языки привычны для уха.
— Мне теперь кажется, не получилось бы так же, если бы вы пели на английском.
— Я не знаю, у нас будет песня на английском, наверное. Я написал ее в 2008 году и все это время откладывал, откладывал, откладывал. Сейчас я учу английский, хожу к репетитору. 9 лет назад написана эта песня, я думаю, это время должно было пройти, чтобы мы ее спели.
— Вы когда поете и играете, у вас такая счастливая музыка, даже если вы, может быть, поете о каких-то грустных вещах. Когда у меня портится настроение, я слушаю вашу музыку, и мне становится лучше и веселее. Но не может быть так, чтобы вам всегда было так весело.
— Нет, у нас и грустные же песни тоже есть. Но меньше.
— Что вы делаете, чтобы такую счастливую музыку писать, откуда она рождается?
— Ничего, ничего. Мы такие и есть, наверное.
— Мы — грузины?
— Да. Ну и я и мои ребята, мы очень грустные и очень веселые. У нас есть такая черта — светлая грусть (смеется).
— Сколько лет вы вместе как группа?
— Больше 10 лет. До 2010 года у нас был большой состав, было еще больше друзей. Но потом остались только мы, остальные ушли, и это моя какая-то боль. Нас было 13–15 человек, человек пять сразу ушли, начали работать. Девушка, которая играла на виолончели, ушла в оркестр. Трубач тоже в оркестре. Еще один парень был, у которого своя группа. Вот остались только мы.
— Как вы всемером сосуществуете 10 лет? Вы ведь часто вместе, не только когда играете, семьями дружите.
— Да… Ну мы просто дружим. Можно же дружить всю жизнь. Это бизнес нельзя делать друзьям.
— Раз ты про это заговорил. Разве, когда ты серьезно занимаешься музыкой, это уже не бизнес? То есть понятно, что то, что вы делаете, — это творчество, но это ведь еще и бизнес.
— Да, это бизнес. По поводу творчества не знаю. Творчество — это такое великое слово, а мы просто пишем песни. Творчеством занимались Фолкнер, Достоевский. А мы просто поем. Бетховен — это творчество, а не буду говорить кто — это не творчество (показывает пальцем на себя), просто песни.
— Хорошо, пусть так. Это какая-то креативная составляющая. Но ведь это и бизнес…
— Обязательно. Деньги, сметы. Для этого у нас есть друзья, которые этим занимаются. А у нас самих нет музыкального соревнования друг с другом. Мы просто друзья, которые вместе играют.
— Как вы пишите музыку? Все участвуют?
— Нет. Я пишу песню, потом мы вместе делаем аранжировки. На гитаре я наигрываю музыку, тексты писать в последнее время мне помогает Миша, а потом уже вместе дорабатываем.
— То есть ты голова?
— Да, так и было всегда.
— Если кто-то о вас где-то слышал и хочет с вами поближе познакомиться, какие бы ты порекомендовал ваши песни, чтобы услышать и понять — вот это прямо Mgzavrebi. Какие песни ваши нравятся?
— Знаешь, если я не играю на концерте долго песни, я их просто забываю. Вчера мы сидели здесь в грузинском ресторане и там играли наши песни со второго альбома, которые мы не играли давно. И я спрашиваю басиста, Давида…
В этот момент с шумом появляются тот самый Давид и барабанщик Лаша, прерывают нас, громко смеются и говорят по-грузински, заставляя всех оборачиваться и улыбаться.
— Вот его спрашиваю вчера: «Помнишь, что это за песня вообще?».
— Ты тоже все забываешь, если долго не играть?
Давид: Да! Даже название, даже припев, какой там! Однажды такое было: он мне говорит: «Давай такую-то песню», я говорю: «Давай, начни». А он: «Я начни? Ты начинай!», а я ему: «А я не помню!».
Гиги: И это все на сцене!
Давид: Он мне мелодию напел немного, и мы вспомнили.
Все смеются.
.jpg)
— И все-таки, чтобы понять, что вы за группа, что послушать? Мне нравится «Isev da isev» очень.
— «Isev da isev» — да. «Iasamani», «Fanduri»… Мне вообще нравится из последнего больше (смеется). Просто мне хочется, чтобы люди слушали все, что пишется. Не хочу оставаться группой, которая написала когда-то пару песен, потом выпускает альбомы, которые никому не нужны, и все ходят послушать старые песни. Я себя на этом тоже ловлю. Я недавно был на Kasabian и Coldplay, и, да, мне нравятся их новые песни, но я просто ждал свои старые любимые.
— Это ты еще не привык просто. Лет пять пройдет.
— Кстати, может быть. Когда мы новый альбом выпустили, моя теща мне сказала: «Гиги, у меня всегда было такое с Пугачевой, ты знаешь, я ее очень люблю. Но когда она выпускала новую песню, мне эта песня вообще не нравилась, потом проходило два-три года, и я уже ее обожала». Наверное, это такой романтизм. Тебе как слушателю старое больше нравится, а все новое — это плохое и ненастоящее.
— У тебя совсем недавно родилась дочка…
Гиги меняется в лице и начинает улыбаться: Дааа.
— Она очень на тебя похожа, кстати.
— К сожалению.
— Почему к сожалению?
— Ой, да посмотри на меня.
— Ой, да брось. Твое отцовство как-то повлияло на то, какую ты стал делать музыку, как ты стал делать музыку?
— Я написал для дочки колыбельную. Но вообще я понял одну вещь: когда дома дочь и жена, я не могу писать песни. Я же не могу написать кучу детских песен! Ежедневные семейные дела — это одно, а то, что я пою, — это другое. Не могу их очень смешивать.
— Что бы ты хотел для группы в будущем? Вы видите себя на сцене лет через 10–15?
— Ой, мне бы хотелось. Я больше ничего не умею, а мне кормить семью, а их много! (смеется)
— Ну а кроме того, что их кормить надо?
— А мне больше ничего не надо, главное, чтобы они все сытые были! (хохочет)
— Тебе нравится выступать?
— Да, очень. Мне нравится быть на сцене. Путешествовать с группой нравится. Что-то нравится меньше, но вот на сцене я просто обожаю быть!
— Это видно! Гиги, я вот в прошлый раз все приставала к тебе с этим английским, а теперь я хочу вам сказать: не надо на английском, оставайтесь такими, пойте по-грузински!
— Да! Дай пять!
